в клетчатой рубашке и зелёных штанах, истыканных значками с Саус Парком.
и чтобы меня кто-нибудь пофотографировал.
но некого попросить об этом.
Точнее, тысяча чертей, я же знаю одного рижанина - Лёшу. Но мне как-то неудобно грузить его своими закидонами. Так и остается годами: мне нужны фотографии, но просить кого-то о них я стесняюсь. Потому что тут же в собственных глазах начинаю выглядеть самодовольным нарциссом. Так и есть, конечно. Но, проговорив вслух, ещё и лишний раз убеждаешься, насколько ты самодовольный нарцисс. неприятно.
С другой стороны - что я теряю? Пожалуй, попрошу. Так у меня хотя бы будет один шанс запечатлеть себя живьём в Риге. А не только одну Ригу, без себя, точно я всего-навсего мимокрокодил.
Неизвестно, конечно, как он снимает. и не загрузит ли его моя просьба. И будет ли у него вообще настроение возиться с кадром. Может, он вообще снимать не любит. может, у него дел выше крыши. Но попросить надо, а то вообще зеро. В любом случае, надеюсь, эта просьба куда менее напряжна, чем в тот раз, когда он, голодный, после экзамена по старославу, ещё и помогал мне тащить вещи до буссияама
Осталось дождаться лета.
По сырому небу вечером распластанными брюхами проползают сизые облака, подсвеченные кое-где по краешкам красным. Красный этот тоже сыроват, как намокший картон, как и само небо. это весна. оказывается, в местном ботаническом прямо под открытым небом уже расцвели крошечные, как фарфоровые - ирисы с крокусами, и крупные ландыши, а я и не знала. Тут тепло, гораздо теплее, чем в Pоссии. Больше того - как совершенно невыносимый для ослабевшего и привыкшего к полусумраку зрения глюк - проежилась в парке у реки первая отчаянно-зелёная травкость. В это было практически трудно поверить, я стояла и втыкала в это зрелище, и оно казалось мне чем угодно - подсветкой, игрой воображения, но только не травой.
Облака всё проползают и проползают, как будто медленно соскальзывают со стеклянной крыши куда-то за край, как титры в телеящике.