продлила гермашескую визу еще на два года. можно снова пользоваться загранником.
18 июня лечу в Мадрид, оттуда в Севилью, потом назад в Мадрид.
***
я все чаще думаю, что вся мировая политика - живое доказательство, что ничего хорошего не бывает навсегда. поэтому легко допускаю, что если в 2020-х мы бегаем в кедиках, ходим в барбершопы и косплеим Сейлор-мун, то в 2050-х в борьбе за ресурсы могут случиться новые охуительные чистки, и все мы, выращенные на пирожках и 3D-кинотеатрах, окажемся в концлагерях по четыре завшивевших человека на нару. Потому что история может, история допускает.
И в этом контексте как-то особенно важно становится ощутить и увидеть максимум. Не то что "за молодость", а просто пока свободен и жив. Потому что в концлагерь, как в могилу, ничего с собой не заберешь. Ни свои охуительные блокнотики и отложенные "на потом" маркеры и линеры, ни айпадик, ни кулон, ни мохито, ни секс. Ты и твои картинки в голове, - все, что у тебя есть. И чем меньше у тебя в голове хорошего, тем обглоданнее и нищее ты на нарах.
к этой мысли привела меня Италия, когда 4 года назад я впервые опешила от Флоренции, а год назад - от Вероны (стреляло выборочно, Венеция вот такого фурора отчего-то не произвела, но не суть). Вся ромео и джульетта оказалась просто пшиком по сравнению с Вероной как таковой. Я шла по этому невозможному тускло-розовому мрамору с отпечатками наутилусов размером с автомобильное колесо, и думала, что вот он - прадедушка всей вообще современной культуры, и российской тоже, потому что учили-то мы в школе Пушкина и Лермонтова, которые учились как раз не на эх яблочке, а на этом вот всём.
я не думала, что такое чувство в принципе возможно. Для меня Италия была пустым звуком - ну тетки в тогах, ну ок.
но припершись туда и врезавшись в памятник Данте, солнечнокаменный, не гипсовый, а дышащий, в черных точечках и солнечных ударах — я как будто ухнула куда-то в самую протогрибоедовщину, в самую протоломоносовщину. Не от Египта, не от Ассирии возможны такие чувства, потому что своя культура уже их воспринимала как экзотику. А от Италии, потому что здесь для интеллигентствующих пращуров затаилась вся норма как таковая. Это чувство, когда ты Италии чужой, потому что русский, а она тебе - нет, потому что все русские, которых ты знаешь, протягивали свою ноосферу вот сюда. Пушкин стрелялся в говне и снегу, а на обратной стороне глаз его все равно была Равенна.
И это я хотела бы унести на "обратной стороне глаз", и заодно и Испанию, и Петрозаводск, потому что это единственное, что мне в принципе, по итогу, подвластно.