длинная хуйня
ВАРШАВСКИЙ ДОГОВОРВАРШАВСКИЙ ДОГОВОР*
(*и Другие.)
как нелегко воссоздавать
исходный код каких-то таинств.
лубянка. школа. третий класс.
со мной учился мальчик Янис.
в сознании был вязкий щит,
не различавший сбоя схемы:
как есть, так назван. Как звучит —
так и должно, должно быть, верно.
еще не рос ни грамм мозгов
и в нашем скомканном веселье
мы были то вольер щенков,
то ли садок с речной форелью…
ну, “Янис Ласман”, мало ли —
Назвали, значит, уж как есть. И
так не искала я ни следствий.
и ни, тем более, причин.
и только через много лет,
в который раз пройдя по Риге, —
я вспоминаю, обалдев,
его фамилию и имя, —
чьи слоги, морфы и заряд
от плоти плоть вот этих сбитых
углов — вставали в звукоряд
ЕЁ динамики и ритма.
Нелюбопытство - дар богов,
раз был никто не озадачен,
насколько выборка слогов
звучала на регистр иначе.
Нет, в мельтешении вещей
не уловить, копаясь в ранце,
что Латвия меня уже
отыскивала в подпространстве.
В четырёхдольник, в полшажка,
в Юле Мазуриной, быть может,
на мягких лапках из-за парт
в мой горизонт входила Польша.
Не напрямик, наперерез,
а плавно, нежно, в малых дозах —
её светловолосый образ.
её бликующий рефлекс.
Рей Бредбери вёл силой слов
к щебёнке рельс, к цветущим макам —
и вот цепочкой трёх щенков
идут Байковский, Ласман, Малкин.
вот я с одним из этих трёх —
пришли, заняли подоконник
уперлись рогом в спор какой-то
и выясняем -дцать минут
за тамагочи, сейлор-мун,
сюда же — лого Dendy (слоник),
и физик, стоя у стола,
и слыша гул щенков с галерки, —
в сердцах взревает: “Два трепла!”
и выпроваживает мелких:
садок с форелью скалит пасть;
я слышу коридорный холод
и запинаюсь, становясь
с Абрамом Малкиным у входа.
весь этот дикий оливье
осколков флексий гнутых, битых —
на самом деле был как след
беззвучной Речи Посполитой
над всей Лубянкой, в стыках дней,
в массиве банков и притонов.
В щелях реальности, в микронах
воды. В реальностях щелей.
В какой-то мере весь наш скоп, —
мы — были правнуки Варшавы.
Её распределений, кадров,
Подписанных договорóв. (!)
Никто не спрашивал, не думал
не напрягал свои умы
тем, что за судьбы были суммой,
рефлекс которой были — мы.
Топорщила щенячью шерсть
вся эта маленькая свора.
Мы принимали всё как есть —
не от добра и кругозора.
Не потому что в детстве всё —
добро (мы даже не старались)
а просто, если ты щенок, —
твои мозги — не про анализ.
Мы были интегралом, взятым
от неизвестных величин,
последствием. итогом. платой.
полуслепой контурной картой
каких-то женщин и мужчин.
Конгломерат. Гигантский город.
в нём - шестиклассников стена.
вокруг помелькивают коды,
вштрихованные в имена,
как выясняется сквозь толщу
десятков лет, обрывков фраз -
в приставки, и во что-то больше,
неосязаемее кожей,
прозрачней и огромней нас.
Оно накатывает.
Оп.
В обменном пункте. Может, в пробке.
Я застываю от такой
ежу понятной дешифровки,
которая, как Тайлер Дёрден,
всю жизнь поблизости ждала,
спокойно зрела с томной мордой,
чтоб просто шасть из-за угла:
Здорóво, Оль. Держи зацепку.
Отличный день, не правда ли?
Горит лицо и кофе крепкий.
ну что, балтийщица.
Смотри
опережение: куски
реальности переместились:
десятиклассник у доски,
всклокоченный Андрюха Жвирблис,
и я бы точно в ум взяла,
как дик, ссутулясь, у стола он…
…но попросту
в тот год Литва
меня ещё
не вербовала.
май 2018 - март 2020.