Омсква
я вспомнила сейчас Валентину Николаевну, совсем по другому поводу, вообще по случайному, без всякой связи...
...и забила в поиск.
А там кусочек интервью с Тучковым. Которого я лично знаю, которому сдавала археологию Древнего Рима в июне две тысячи третьего. И чей росчерк до сих пор у меня перед глазами.
...о диссертации Бодрова.
Судя по диссертации хотя бы... Она не отписочная, как это, к сожалению, часто бывает. В ней есть такое качество, по которому безошибочно можно определить степень заинтересованности автора, его неформальный подход: там очень много вложено труда, там видны усилия, которые как будто можно было бы и не прилагать, а они приложены! Я думаю, что в науке, как и в искусстве, как и в любом другом деле, очень многое решают как будто лишние усилия. Они не на поверхности остаются, а уходят в фундамент — и чем их больше, тем фундамент основательнее.
Я часто думаю, доводить ли дело до конца самой? ведь вся эта Германия, вся эта эстонская и латвийская живопись. Кому, куда? Одно отделяет меня от другого, отрывает меня с мясом от людей и от места, для которого я три года собирала эти материалы, делает всё далёким, плоским.
И всё-таки.
Люди, которые учили меня — уже такие пожилые люди.
Я так мало сделала, парадоксально, именно мало сделала, пока строился мой пресловутый красный диплом. Потому что именно он заставлял мчаться по вершкам из семестра в семестр, и не пускал уйти во что-то с головой, допустив какие-то четвёрки и недоработки.
Я так хочу сделать работу, в качестве которой буду на двести и триста процентов уверена. Которую радостно будет показать именно Тучкову, Расторгуеву, Ефимовой, Алленову, Канторовичу. Которые слепили меня из шестнадцатилетней распиздяйки в двадцатидвухлетнего, что-то всё-таки понявшего в этой жизни на тот момент человека. Чтобы однажды мой диссер прочитали, поняли и откомментировали именно они. Не кто-то. Не в Берлине, не в Латвии. А они.
А, блин, какая там до этого-то мысль была.
Странная такая. Грустная, смешная даже.
Как жаль, что Сергей Бодров никогда не увидел обзоров Евгения Баженова.
...и забила в поиск.
А там кусочек интервью с Тучковым. Которого я лично знаю, которому сдавала археологию Древнего Рима в июне две тысячи третьего. И чей росчерк до сих пор у меня перед глазами.
...о диссертации Бодрова.
Судя по диссертации хотя бы... Она не отписочная, как это, к сожалению, часто бывает. В ней есть такое качество, по которому безошибочно можно определить степень заинтересованности автора, его неформальный подход: там очень много вложено труда, там видны усилия, которые как будто можно было бы и не прилагать, а они приложены! Я думаю, что в науке, как и в искусстве, как и в любом другом деле, очень многое решают как будто лишние усилия. Они не на поверхности остаются, а уходят в фундамент — и чем их больше, тем фундамент основательнее.
Я часто думаю, доводить ли дело до конца самой? ведь вся эта Германия, вся эта эстонская и латвийская живопись. Кому, куда? Одно отделяет меня от другого, отрывает меня с мясом от людей и от места, для которого я три года собирала эти материалы, делает всё далёким, плоским.
И всё-таки.
Люди, которые учили меня — уже такие пожилые люди.
Я так мало сделала, парадоксально, именно мало сделала, пока строился мой пресловутый красный диплом. Потому что именно он заставлял мчаться по вершкам из семестра в семестр, и не пускал уйти во что-то с головой, допустив какие-то четвёрки и недоработки.
Я так хочу сделать работу, в качестве которой буду на двести и триста процентов уверена. Которую радостно будет показать именно Тучкову, Расторгуеву, Ефимовой, Алленову, Канторовичу. Которые слепили меня из шестнадцатилетней распиздяйки в двадцатидвухлетнего, что-то всё-таки понявшего в этой жизни на тот момент человека. Чтобы однажды мой диссер прочитали, поняли и откомментировали именно они. Не кто-то. Не в Берлине, не в Латвии. А они.
А, блин, какая там до этого-то мысль была.
Странная такая. Грустная, смешная даже.
Как жаль, что Сергей Бодров никогда не увидел обзоров Евгения Баженова.