Омсква
...обнаружила пару мп3-файлов, которые являются записями на диктофон с моих говнопесен под гитару. Которые чисто по фану творились мною и Светой в двадцать четыре года.
и внезапно по хребту поползли мурашки, потому что нет флешбека более пугающего. Чем вот это окунание, как в холодную прорубь — в собственный злостный наивизм 2010 года. Именно злостный, и ещё — какой-то принципиально-эпилептичный, что ли. С даже не сюжетами, а просто с бесконтрольными гоночками здоровых фур, тяжело груженных цветовыми пятнами, обрывками контуров, дикими обобщениями и натуралистичными газетными вырезками, нахераченными поверх беспорядочно разлитой гуаши.
но главная подстава в другом. Тогда, в период записи (вернее, фиксации, т.к. "запись" — это именно что громко сказано), нам даже в голову не приходило как-то отзвукарить происходящее. Пролить пару капель пота в Кубейс, да хотя бы просто потратить две лишние минуты из нашего драгоценного бесконечного запаса времени. И сейчас эти треки просто потеряны, я с трудом разбираю собственные слова и могу с третьего услышать целиковый текст только потому, что когда-то сама же его и сочинила.
Велика ли беда — взять да и переписать заново. Но здесь и кроется подстава — это как реновировать давно пропавшего себя самого пятилетней давности. Когда с болью и участием, но всё же неприязненно вслушиваешься в восставший из пепла текст.
Реновировать то, чего давно нет — но зачем? А если не реновировать, то это остаётся и проваливается всё глубже, неосвидетельствованное, негодное даже к единоразовому знакомству. То есть отпускать и отбрасывать этот плод — больно, потому что что он ещё, как не ты сам. А делать слушабельным — ещё больнее, потому что это как косить под прошлого самого себя. Которым ты не только уже не являешься — но, именно в текущем состоянии — уже никогда им и не был.
или был.
и внезапно по хребту поползли мурашки, потому что нет флешбека более пугающего. Чем вот это окунание, как в холодную прорубь — в собственный злостный наивизм 2010 года. Именно злостный, и ещё — какой-то принципиально-эпилептичный, что ли. С даже не сюжетами, а просто с бесконтрольными гоночками здоровых фур, тяжело груженных цветовыми пятнами, обрывками контуров, дикими обобщениями и натуралистичными газетными вырезками, нахераченными поверх беспорядочно разлитой гуаши.
но главная подстава в другом. Тогда, в период записи (вернее, фиксации, т.к. "запись" — это именно что громко сказано), нам даже в голову не приходило как-то отзвукарить происходящее. Пролить пару капель пота в Кубейс, да хотя бы просто потратить две лишние минуты из нашего драгоценного бесконечного запаса времени. И сейчас эти треки просто потеряны, я с трудом разбираю собственные слова и могу с третьего услышать целиковый текст только потому, что когда-то сама же его и сочинила.
Велика ли беда — взять да и переписать заново. Но здесь и кроется подстава — это как реновировать давно пропавшего себя самого пятилетней давности. Когда с болью и участием, но всё же неприязненно вслушиваешься в восставший из пепла текст.
Реновировать то, чего давно нет — но зачем? А если не реновировать, то это остаётся и проваливается всё глубже, неосвидетельствованное, негодное даже к единоразовому знакомству. То есть отпускать и отбрасывать этот плод — больно, потому что что он ещё, как не ты сам. А делать слушабельным — ещё больнее, потому что это как косить под прошлого самого себя. Которым ты не только уже не являешься — но, именно в текущем состоянии — уже никогда им и не был.
или был.