Купила билеты на the Rasmus. Два билета. В Гамбурге и в Берлине. Не то чтобы это было сильной необходимостью десять лет спустя. Скорее жест из серии «потому что могу».
У меня за два года вымахал здоровый такой разветвленный документ в Evernote, забитый ссылками на почти (или не почти) все то, где я залипала или залипаю. Ни у одной такой ветки нет нормального названия ("Лингвистика", например). Файлы с лингвистикой называются "Апресян", потому что после отъезда из Эстонии вся лингвистика для меня — один большой апресян. Файлы со ссылками на разные шрифты и леттеринг идут под названием "Руками", а раздел с физрой очень быстро и органично был озаглавлен "Жопа".
Потому что это все правда. Это все позволяет найти моментальную дорогу в мозг.
Точно так же писались все мои работы. Сперва это делилось на главы со вспышкообразными названиями типа "вся хуйня" или "еще мнений привалило", а потом уже на зрелое пушистое тело накидывались формальные шапки "Изученность вопроса" и "новые мнения за вторую половину ХХ века".
В тридцать три пора бы сформулировать. Проще начинать с музыки, хотя закончу я не ею. Хорошая русская музыка пришла ко мне с Кортневым и Покровским, позже случайно вперемешку подвезли I am waiting for you last summer, Пикник, Анакондаz, Дайте танк! и что-то еще. А в основном я русскую сцену не знаю. Фанатеть и простаивать четырехчасовые очереди ради первого ряда я начала сразу с финнов, чтобы два раза не вставать. В середине 2009 ободрала сердечко о треки уже закрывшихся Ska-P, что-то перевернулось и далее везде.
У меня нет однозначного отношения к формуле born in USSR. Потому что быть борн ин юссар на моих глазах означает до двух взаимоисключающих противоположностей. Это и шовинистическая губа до пола при упоминании "лабусов" и "чурок" и полное незнание и нежелание знать культуру своих соседей по конфедерации. Это и острое желание вникнуть в суть латвийского, эстонского, восточнославянского, таджикского и грузинского менталитета и такое чувство, будто не зная грузинского или тарашкевицу я похабно обкрадываю сама себя.
Я загорелась и прооралась от Восточной Европы в 14 лет, еще не зная, что такая сфера знаний существует (а она существует, сгоняйте в гуманитарный корпус МГУ и полюбуйтесь на табличку кафедры украинистики и белорусистики на шестом этаже из одиннадцати). Мне кажется, что способность получать удовольствие от родственных языков - физиологическая, и если имеется в нервной системе, то как обоняние II.
После года в шараге (как любому гуманитарию, мне захотелось после истфака стать кем-то суровым, киномехаником например) я вернулась в альма матер ломиться в аспирантуру ради пизданутой идеи сделать своим проектом подробную перелистную карту-атлас по истории ВКЛ, Чехии и Украины (проект мягко отклонили в связи с его исполинской неподъёмностью, взамен предложили выдыхать и сужаться).
Я сузилась и в середине 2010 подала документы в Пражский университет (провально), а в начале 2010 - в Тартуский и Виленский университеты (успешно). Дальше началось четырехлетнее роуд-муви с изрядными инсайтами, некоторыми запоями, попытками делать (плохую) электронную музыку и смирением перед необъятностью миссии познать УСЮ Восточную Европу от палеолита и асфальта до яблонковского говора и видов с крыш.
Это прервало меня как actually советского человека, потому что советский человек клал с прицепом на яблонковский говор и считал соседей говном. Но это же, по-моему, сделало меня тем невозможным гипер-советским человеком грамматической категории future inoccured, непроизошедшего будущего, который действительно все это не только подчинил политически, а полюбил, вылизал, трахнул, аннигилировался и познал.
У меня тоннельный синдром, комплекс демиурга и имперские замашки курильщика. Мне тридцать три года. Я родилась на Сретенке в восемьдесят шестом, на следующий день после Дня дураков и до сих пор не жалею об этом.
Скажем так: я могла бы подробнее писать о происходящем (например, о том, как на измене выдрачивала список источников, чтобы нидайбох редакция не завернула статью из-за не понравившейся или пропущенной в референсах запятой). Но одновременно мне дико не нравится сам факт, что я так зависима от исхода процесса. Не фиксировать переживания - лучший способ сделать вид, что ничего как бы и нет.
Не знаю, почему, ведь самые толковые записи всегда - о трудностях и рефлексии трудностей. Но для меня словно стыдно будет признаться себе потом, в ретроспективе, что все это 1) представляло для меня такую трудность и 2) было наделено такой высокой значимостью. Черт, даже дом-2 смотреть мне было бы не так неловко, как делиться переживаниями битарда на полставки.
Может быть, это из-за осевшего в голове образа научного сотрудника сферического в вакууме: в раздолбанной «сталинке» с бабушкиным ремонтом и облупленным сервантом.
Я сижу на очень сильной измене из-за суммарного эффекта целого ряда факторов.
Хорошо что я точно знаю, что тем или иным это закончится. Могу даже закрыть глаза и мысленно ткнуть пальцем дату: положим, вот, второе апреля 2019 года. К этому дню точно всё будет известно. Вопрос только, что именно.
Я кажусь себе огромным замшелым кораблем из двадцатого века. Ему очень нужно, кряхтя и рассыпаясь, довезти груз джута в трюме. Это никому не нужно, кроме самого корабля, но он не может все бросить и прямщас стать модным трансконтинентальным лайнером для осознанных стартаперов с саморазвитием и Гоа. Он должен сделать свою огромную, устаревшую, скрипучую работу и только тогда его душа будет отпущена реинкарнировать во что-то поновее.
Я была на концерте Odesza в новеньком мюзикхолле и меня колбасило от красоты светового шоу и от головокружения из-за басов. Я даже приняла его за легкий флер панической атаки — так меня перетрусило в моменты пика динамиков.
Но на самом деле главной эмоцией от Odesza стало проваливающееся одиночество среди сияющей красоты и принципиальной непостижимости вселенной.
У них очень крутой экран во всю сцену, с каким-то неподъемным разрешением, и до костей проникающая светорежиссура.
Вильнюс плыл по жаре, и его золотые вести Разносились стрижами над бенедиктинским садом. Обезвоженные от света вконец изнывали фрески, Глутаматно осаживаясь пылью на языке.
Рассыпались хоругви, которым в сто лет ничего не надо, И в бойничной стене собора с Майронё гатве Оседало невиданной силы солнце, блестя богато, Рекламируя рай на приболевшей простой земле.
От тепла и жары сквозь асфальт проросли джайны, Узнавая Шри Махавиру в полупрофиле Кастуся Калиновского. "Гедимин, ты не прав" - говорила печальная лошадь из бронзы, - "В этом городе только сигналить флагом, гореть, и плыть,
Посмотри на расположение: город в чашке, бери да пользуйся, Ну ни разу не вариант для стратега с хорошим локусом, Ты-то сам хотел, ну, насколько мне, старой, помнится, Обрѣсти столицы, а не окопной войны?
Гедимин поднимал над городом выпрямленные руки, Пока солнцу ответствовала выгоревшая трава, А тем временем в бронзовой голове проносилась мука Понимания, что вообще-то лошадь была права.
Сверху в город полетят мячи чугуна, жжёный сор и пепел, В четырех пожарах тут погибнут стрижи и дети, А когда двадцатому веку исполнится тридцать девять - Tarybų Sąjunga подпалит на карте мираж границ
Вся страна, как в маркерах фабер кастел, пребудет в зеленых милях Шляхта будет петь под гитару "Юж раз ми зобрали Вильно", Но какая сладость - высокие ноты в стрижиных крыльях И потёкшая красная карамель будущих черепиц.
Здесь здоровые камни размером с копыто лошади Изовьются в дорогу близ университетской площади, Из огромных дверей в апреле в золоте вынут мощи, А смешные курсанты в фуражках нарежут круг.
Сад вместит стрижей, людей и студентов (они отдельное), Сквозь латинский префикс жемайтский слог прорастёт как дерево, Фрески в залах для чтения будут храниться бережно И закроет Марию стенами Святый дух.
И два джайна, большой и маленький, взявшись за руки, Подойдут, спустившись со склона, и спросит маленький: "Это - Вильнюс? Здесь действительно столько паприки? Или это только иллюзия, жаркий сон?
а большой ответит: здесь на крышах оранжево и без паприки, Здесь другая вера, другие люди и Нярис - имя реке, Но не суть, я лишь старше, и должен ответить по сути тебе. Ты спросил меня - "Это Вильнюс?" Да, это он".
С большим трудом расстаюсь со старой техникой. И если при переходе с мобильника на планшет было ещё более-менее (вот мобильник, вот планшет, планшет это что-то новое, это разное, это другое), то при смене планшета на планшет или ноута на ноут я просто хожу по потолку. Это же ноут на ноут, у меня нормальный ноут, зачем мне менять ноут, ну и что что тут оперативной памяти на 10 ГБ меньше, но это моя уже родная железка, Я НЕ ХОЧУ.
при этом объективно гораздо выгоднее продать нормально работающий прежний мак, за который ещё можно получить нормальные деньги. Но у меня всё восстает. Все покоцанные углы и все следы от наклеек на нынешнем маке - родные, всё своё, Я НЕ ХОЧУ.
Фетишизмом не назвать, потому что я вообще ни разу не знаток или любитель техники. Но эта конкретная машина уже кажется привычным для нелюбителя собак прирученным мастино неаполитано, чьи привычки и запах я знаю хорошо, а не неведомым Чужим из новой коробки.
выполнила одно тестовое задание по копирайту. уже на вторые сутки стало ясно, что всё наебаловка, но задание было несложным и забавным, так что я при своих.
Александр закручивает фракталы, сидя на кухне, посреди наструганных яблок.
берет и наверчивает фракталы на мясорубке, так просто, бывает хобби.
На столе газетка с вобльей икрой. Воловьими смотрит глазами с ч\б портрета кандидат в депутаты края
Математика обретает запах человеческой кожи. У фрактала зреет икра.
Вспученный бугорок размножается очень простым делением надвое и начетверо
Получается как цветочек, из которого вырастает целое дерево
и загибается по органичной спиральке, распространяя миндальный запах. Одушевленная математика получается из яблочных полукружков, колосится снежинкой Коха
(от миндального запаха Александру ненадолго становится плохо)
и взлетает до неба, забирая в себя самого Александра, воловьи глаза кандидата, газету, кухню.
как иронично это все. именно в этом году, в эти последние месяцы, когда я, наконец, после девяти лет жевания референсов, создала-таки что-то свое текстовое, исследовательское - умер предпоследний из преподавателей, чье слово о своей работе я намеревалась вырвать однажды, чье внимание на себя обратить.
девять лет, у меня, оказывается, со дня покидания универа было девять лет, и ни одним днем из этих девяти я не воспользовалась раньше так, как воспользовалась ныне.
как иронично.
за этот срок я, оказываясь в Москве, пару раз приходила на кафедру, уже заполоненную новыми какими-то студентами, но всегда видела в расписании имена - Михалыча, Тучкова, В. Д. И все как-то оставалось на кругах своя и какая-то твердь была на своем месте, и ощущение "однажды я приду к ним, именно к ним, на равных, как специалист в своей редкой области и тогда уже им придется обратить на меня внимание".
и вот этот момент, когда уже нет ни одного "главного", когда уже точно ничей авторитет не указ, потому что последний твой берновский "взрослый" просто исчез из мира, и в этот момент чувствуешь совсем не освобождение, а кое-что другое. леденящий сквозняк по всему телу.
это чувство, когда из значимых глаз так и не получила свое вожделенное «да, это — круто, то что ты сделала — это круто».
от других каких-то будет или даже уже есть, а от этих нескольких - не успело и не станет уже никогда.
в последние четыре-три с половиной месяца я, наконец-то, перестала быть токсичной для себя самой.
ира из «Свалки» мне понравилась с первого же прочитанного интервью года полтора назад, благодаря ей появилась некая психоэмоциональная иллюстрация того, как можно. но даже с такой яркой иллюстрацией пороха мне не хватало. нашла маяк и ладно, вот его видно, но сами мы дрейфуем, просто уже с маяком в поле зрения. зачем тогда маяк? Ну просто хуй знает, торчит красиво, приятно раздражает рецепторы.
чтобы разбить стекло и скакнуть туда, в дивный новый мир няшный, мне мало было «Антитренингов по тайм-менеджменту», школы фрилансера и прочих штук, меня якорило вниз, вниз, хуй знает вообще каким весом, но тут я, видимо, как больное животное, сама нашла ту самую горькую травку на пожевать.
никакой магии и никаких таблеточек. я простопросто (нет, не просто, это лишь оборот речи такой, а на самом деле непросто и тяжело это было) нашла то, что меня отпускает. но у ОНО очень ржавый замок, а пилить этот якорь будет дольше (я пилила четыре года - ноуп), чем подойти по-умному и промаслить ключ с замком.
я получила на промасливание замка вполне ощутимое финансирование. вот тут просто охуеть, конечно. но кто знал (точнее, теоретически знать можно, но полагаться практически на столь неверный прогноз нельзя было ну никак), что банальная историческая дата окажется тем поводом, под которым мне выдадут финансов на немонетизируемую, казалось бы, цель.
и вообще я о другом хотела написать, и не так. потому что я не знаю, как на самом деле назвать то, от чего я освобождаюсь; то, ЧЕМ я освобождаюсь и то, ради чего освобождаюсь. Это все происходит, но ни одного по-настоящему емкого и вместительного определения для этого нет, потому что если просто начать описывать все попредметно, то получится очень стремная и нелогичная конструкция в духе "мне надо было сначала построить самолет, чтобы спокойно увлечься разведением цесарок". «Цесарок» разводит Ира, «самолет» строю я, и очевидная связь между этими вещами ощущается мною телом, но никак не выражается в словах. Попробуйте подойти к, ЭЭЭЭЭ, ну хоть к Верютину и спросить «нужно ли было тебе построить самолет, чтобы потом начать зарабатывать на цесарках?» — и он ответит «Вы ебанутый? Конечно нет».
Раз не получается зайти с этой стороны, зайду с другой. Ощутимым маркером станет то, что вскоре поменяется пул моих основных вопросов к психологу. В двадцать первом веке это уж точно может свидетельствовать о тронутом льде. льду. лёде, ой, всё.